Прежде всего, обилие товаров, как и рекламомания, — следствие необычайно низкой покупательной способности населения. Но какова бы не была оборотная сторона медали, лицевая ее сторона в зрелищном отношении оказалась весьма примечательной.

Я с увлечением принялся рассматривать выкладки товаров, а затем обратился к продавщице: Скажите, пожалуйста, сколько это стоит? Никакой реакции. Я повторил вопрос. Опять безрезультатно. Прежде чем спросить в третий раз, я пристально вгляделся в продавщицу и обнаружил, что донимал своими вопросами... манекен. Он был настолько натуралистичен, что на первый раз мою ошибку можно было бы извинить, лишь бы я не повторял ее в будущем. Но, увы, ручаться за это я не мог, так как не особенно верил, что осмелюсь воспользоваться единственным средством, страхующим от подобных ошибок: прежде чем обращаться к продавщицам, попробовать их ущипнуть.

На фоне постоянного стремления японцев к символике, недосказанности и обобщениям натуралистические манекены выглядят особенно странно. Такая их трактовка, по-видимому, объясняется не только сугубо практическим назначением, но, возможно, также отсутствием иммунитета против внешних влияний в виде собственной культурной традиции. Дело в том, что манекены по своей форме особенно близки к круглой скульптуре, которая в Японии после расцвета эпохи Камакура (XII—XIV вв.) постепенно пришла в упадок. Таким образом, к началу XX века образовался разрыв в традициях.

Но зато там, где такого разрыва не произошло, традиции, даже получая новое содержание, существуют не рядом с современной жизнью, но внутри нее.

В этом нас убедила первая же прогулка по токийским улицам, напомнившая мне демонстрацию немого кинофильма: своеобразный, лишенный ударений язык японцев, накладываясь на шумы, воспринимался как музыкальный аккомпанемент, а роль титров играли воспоминания о прочитанном и карелоские параллели, время от времени отчетливо возникавшие в мозгу.