Но это не все. Существует парадоксальная, на первый взгляд, несообразность: обратная зависимость между широтой любви зодчих к человечеству вообще и глубиной человечности их творений. В самом деле, испокон века архитекторы создавали дома для конкретных потребителей: по-разному, как утверждал Витрувий, для ростовщиков, для людей, живущих в довольстве и роскоши, для людей, стоящих у власти, для людей среднего состояния, для живущих в городе и в сельской местности. При этом имущественное неравенство ограничивало клиентуру архитекторов, а ориентация на вполне определенные запросы состоятельных заказчиков облегчала поиски индивидуальных художественных и функциональных характеристик.

Октябрьская социалистическая революция выдвинула перед архитекторами совершенно иную социальную задачу: удовлетворение материальных и духовных запросов широких слоев населения — массового и... анонимного в своей многоликости потребителя, собирательный образ которого архитекторам пришлось конструировать умозрительно — путем отождествления себя с ним либо в виде схем, учитывающих усредненные психофизические и социологические данные. Но в обоих случаях возникали абстракции, далекие от реальной действительности, а абсурд одинаковых потребностей, по словам советского архитектора А. Зинченко, реализовался в массе однообразных безликих сооружений.

Примечателен в этом отношении упомянутый роман-притча Жана Жубера, главный герой которого вдруг усомнился в своем кумире — архитекторе Дюрбене, обнаружив в создаваемых им постройках пугающую угрюмую безликость.